В течение этого чепухового разговора веселый знакомец Иллариона успел обработать рану перекисью водорода, смазать края йодом, приложить какую-то холодную мазь, накрыть марлей и заклеить пластырем. Теперь он закрыл аптечку и с довольным видом отряхнул руки.
Илларион подвигал локтем, повращал рукой в плечевом суставе. Повязка мешала, но не слишком.
— Не проверяйте, не проверяйте, — сказал «Леннон», — лучше бывает только за границей, и то нечасто. Моя мама всю жизнь проработала медсестрой в больнице Склифосовского. Она так насмотрелась на всякие увечья, что до смерти боялась оставлять меня одного и вместо детского сада таскала к себе на работу. Так что к семи годам я мог смело претендовать на диплом медсестры… то есть, пардон, медбрата.
— Медицинский? — спросил Илларион.
— Что? А, нет, конечно. В золотом детстве я навидался выпущенных кишок и открытых переломов на всю оставшуюся жизнь. Так что поступил на философский…
— Ого.
— Вот вам и «ого». Бросил я это дело к чертовой матери. Водки хотите?
— А еды никакой нет?
— Еда едой, а я вас про водку спрашиваю. Еда подразумевается.
— Если подразумевается, тогда и водки можно.
Он порылся в куче хлама за верстаком и выудил оттуда бутылку и два стакана. Из другого угла достал полиэтиленовый пакет, в котором обнаружился изрядный кусок вареной колбасы, два крутых яйца и два же длинных и унылых парниковых огурца.
— Что это у вас всего по два? — спросил Илларион.
— Отрыжка философского образования. Дуализм. Единство и борьба противоположностей.
— Какие же тут противоположности? Закуска…
— Не скажите. Огурец длинный, яйцо короткое. Огурец, как известно, трава, а яйцо — как раз, напротив, почти курица. В то же время их, как вы справедливо заметили, объединяет и роднит то, что они являются закуской и через несколько минут сольются в экстазе в наших желудках, откуда и выйдут через некоторое время в виде однородного продукта…
— А колбаса?
— А вот это и есть тот самый однородный продукт!
— Приятного аппетита, — сказал Илларион.
— Ах, да, пардон. Я забыл, что вы выросли не в больнице Склифосовского.
— Ничего. Кишок и сломанных костей я тоже повидал предостаточно.
— Судя по вашему виду, это правда… Кто вы такой, спрашивать не буду — все равно не скажете. Или скажете?
— Не скажу.
— Само собой… «Лендровер» под брезентом ваш?
— Мой.
— Всю жизнь мечтал иметь такую машину. Дадите прокатиться?
— Попозже. Сейчас это вредно для здоровья — могут по ошибке сунуть туда, откуда я вылез.
— Попозже так попозже. За что выпьем?
— За чистую воду.
— Годится. Поехали.
Незадолго до наступления темноты «Леннон» куда-то быстро смотался на своем потрепанном «жуке» и вернулся с джинсами и футболкой для Иллариона. Судя по размеру, одежда принадлежала ему.
— Не знаю, право, как вас благодарить, — сказал Забродов. — Вы прямо как добрая фея.
— Но-но! Какая я вам фея? Просто когда человеку нужна помощь, надо или помогать до конца, или не браться за это дело вообще.
— Для философа вы на удивление здраво рассуждаете.
— Так потому же и бросил…
Несмотря на возражения Иллариона, парень настоял на том, чтобы подвезти того, куда он скажет. Дождавшись наступления темноты, они покинули стоянку, бросив ее на произвол судьбы. «Леннон» махнул рукой.
— Основная масса клиентов уже загнала своих коней в стойла, а остальные будут колобродить до утра. В крайнем случае, сами как-нибудь разберутся.
Неподалеку от Белорусского вокзала они прокололи колесо и потеряли полчаса, потому что у «Леннона» была запаска, но не было домкрата. В конце концов они добрались-таки до места, где Илларион бросил машину. Забродов издали заметил, что около «шестерки» крутятся какие-то люди, и уже собрался дать своему добровольному помощнику команду проехать мимо, но тут они миновали припаркованный возле дома Быкова автомобиль Мещерякова. Всмотревшись повнимательнее, Илларион узнал в одной из маячивших на противоположной стороне дороги фигур своего приятеля.
— Давай к той машине, — сказал он «Леннону».
Нестриженый философ лихо развернулся посреди шоссе и с шиком затормозил возле белой «шестерки». Теперь Илларион узнал и второго — поначалу его сбили с толку джинсы и голубая спортивная куртка, но сейчас не оставалось никаких сомнений в том, что это Сорокин. Илларион выставил голову в открытое окно и грозно прорычал:
— Эй, полковники, вы зачем чужую машину лапаете?!
— Ого, — сказал «Леннон».
— Вот тебе и «ого», — передразнил его Илларион.
— Сволочь ты, Забродов, — сказал Мещеряков, опуская руку. Признаться, он и сам не вполне осознал, что собирался сделать: не то за сердце схватиться, не то за пистолет. — Неужели нельзя обойтись без спецэффектов?
— Валидолу дать? — спросил его Сорокин. — У меня имеется… как раз для таких случаев.
— А что, твои подчиненные часто воскресают из мертвых? — с усталым интересом спросил Мещеряков.
— Потише там насчет подчиненных, — сказал Илларион, выходя из «фольксвагена». — Кто это тут твой подчиненный?
Он обернулся к «Леннону» и помахал ему рукой.
— Еще раз спасибо вам за все. Теперь вам лучше всего уехать.
— Ну вот, — донеслось из машины. — Как всегда, на самом интересном месте.
— Уверяю вас, ничего интересного нам не предстоит, — утешил его Илларион. Все те же выпущенные кишки и сломанные кости. Сплошная проза жизни.