— Помню. Ты мне уже тогда надоел.
— Ну это еще вопрос, кто кому надоел. Командиру дивизии мы с тобой, кажется, надоели оба.
— Да он и не скрывал, — рассмеялся Илларион.
— Как это он нас тогда называл?
— Рыцари плаща и кинжала, алкоголики в законе… всего уже и не упомнишь. Может, ты вздремнешь?
— С чего это такая забота?
— А ты всегда, когда тебя развозит, начинаешь молодость вспоминать. Так может, все-таки приляжешь?
Сорокин, не сдержавшись, громко заржал. Мещеряков снова плюнул, надулся, подумал и засмеялся тоже.
Руководствуясь указаниями Сорокина, Илларион отыскал отделение милиции, в котором окопался Рябцев, и остановил машину на стоянке для служебного транспорта.
— А птичка-то, похоже, упорхнула, — сказал Илларион, окидывая взглядом погруженный во тьму фасад здания, на котором светилось лишь одно окошко — там, по всей видимости, кемарил дежурный.
— Вряд ли, — сказал Сорокин. — У него сейчас пора горячая, сенокосная. И потом, у него кабинет окнами во двор.
— Все-то ты знаешь, — покачал головой Мещеряков.
— А я к этому слизняку давно присматриваюсь. Пошли, что ли, или так и будем здесь сидеть?
— Пошли, — сказал Илларион. — От ночи уже, считай, ничего не осталось, а у нас еще работы…
— А мне, между прочим, завтра на службу, — напомнил Мещеряков.
— А что тебе не нравится? Ты действуешь в рамках порученного тебе служебного расследования, — сказал Илларион. — Разве нет?
— В общем-то, да. Только спать чертовски охота.
— Погоди, вот приедем к Северцеву, сон как рукой снимет, — пообещал Илларион.
Они поднялись по широким ступеням, и Сорокин уверенно наткал на кнопку звонка справа от входа. Звонить пришлось долго, но старания не пропали даром за стеклянной дверью возник заспанный лейтенант. Он подошел к двери вплотную и вопросительно уставился на ночных гостей, явно не собираясь открывать.
— Ну, полковники, — сказал Илларион. Мещеряков и Сорокин достали свои Удостоверения и, открыв, прижали книжечки к стеклу. Лейтенант, щурясь, вгляделся и засуетился, отпирая замок.
— Как хорошо быть генералом, — пробормотал Илларион.
— Рябцев еще здесь? — начальственным тоном спросил Сорокин.
— Да вроде бы еще не выходил, — сказал лейтенант, с сомнением глядя на часы. — Сейчас я позвоню по внутреннему…
— Я тебе позвоню, — сказал Сорокин. — Далее и не думай. Мы хотим сделать капитану сюрприз.
— А в чем, собственно, дело?
— А дело в том, лейтенант, — доверительно сказал Сорокин, — что Рябцев ваш — шкура, и если ты с ним заодно, лучше беги, пока мы с ним разговаривать будем. Потому что когда мы спустимся, бежать будет уже поздно.
— С чего это я побегу, — обиделся молоденький лейтенант. — Вы это серьезно, товарищ полковник?
— Серьезней не бывает.
— Так, может, помощь нужна?
— Неси службу и забудь, что мы здесь были.
— А вы его не… того?
— Не волнуйся, парень. Мы смирные. Хочешь, оружие сдадим?
— Да ладно…
Они поднялись на второй этаж по лестнице, хранившей на себе тот не поддающийся точному описанию отпечаток казенщины, который с начала времен отличает все присутственные места, и двинулись по длинному, тускло освещенному коридору.
— Три мушкетера наносят визит миледи, — сказал Илларион.
— А что, — оживился Мещеряков, — похоже. Только вот Рябцев, по-моему, на миледи не тянет.
— Лет на десять строгого режима он тянет, — сказал Сорокин. — А то и на все пятнадцать.
— Милицейские полковники начисто лишены романтики, — печально констатировал Илларион.
Сорокин оставил этот выпад без внимания, поскольку перед ними уже была дверь рябцевского кабинета. Полковник без стука распахнул ее и шагнул через порог. Илларион и Андрей скромно держались позади.
Копавшийся в сейфе Рябцев вздрогнул и обернулся. Увидев вошедших, он длинно и очень витиевато выругался, захлопнул сейф и выпрямился, глядя через плечо полковника Сорокина на Забродова, который радостно улыбался, словно встретил старинного друга.
— Здорово, Рябцев, — сказал Сорокин. — Горишь на работе?
— Здравия желаю, товарищ полковник. Что это вы так поздно? И в такой странной компании…
— Не кривляйся, Рябцев. И не лезь в стол — выстрелить все равно не успеешь.
Рябцев убрал руку из ящика стола и криво улыбнулся.
— Что-то я вас не пойму, товарищ полковник.
— Сейчас поймешь, шкура. Я тебе все очень доходчиво объясню. Только сначала ты мне скажешь, где Климова.
— Какая Климова? Ах, эта… Дома, наверное, где ж ей еще быть?
— Брось, брось, Рябцев. Чтобы тебе было легче вспомнить, могу тебе сказать, что у нас имеется доказательство непричастности Забродова к убийствам. Быков, видишь ли, вел дневник, в который записывал имена и адреса намеченных жертв. Имя Забродова там тоже упомянуто, так что все твои старания выбить из Климовой нужные тебе показания — не более, чем мартышкин труд.
Рябцев на минуту задумался, а потом усмехнулся и покрутил головой.
— Чепуха. Даже если этот мифический дневник существует, из этого вовсе не следует, что Быков действовал в одиночку| И то, что имя Забродова внесено в список намеченных жертв, говорит лишь о давно назревавшем конфликте. Быков ведь и пытался его убить, это показала Климова. Так что Быкова Забродов застрелил, возможно, в целях самозащиты… и правильно сделал, таких и надо убивать. Но это не освобождает его от ответственности за ранее совершенные преступления. Та же Климова дала показания, из которых прямо следует, что Забродов и Быков были сообщниками. Вкупе с обнаруженными на квартире Забродова уликами это доказывает его виновность. И я не понимаю, товарищ полковник, как вы могли связаться с этим отребьем. Неужели вы ему поверили? Завтра Климова подпишет свои показания, и вам все станет ясно…